Подросток – это не диагноз
Каждое утро вы встречаетесь с другим человеком, чем тот, которому вчера говорили «добрый вечер», – так говорят про подростков, чьи тело, мироощущение и настроение меняются так быстро, как бывало только в самом раннем детстве.
Часто родители, приходя ко мне, жалуются на то, что в их семье растет подросток, так, как будто говорят о тяжелой болезни. Подросток – это не диагноз, говорю я им, и даже не возраст – это особое переживание, если хотите, способ жить. Переживание, связанное прежде всего с рождением Я или, говоря гештальтистским языком, фигурой «Я». В процессе рождения этой фигуры подростку очень непросто, поскольку, с одной стороны, он слит с неким своим грандиозным образом и с другой – одновременно идентифицирован со своим базовым изъяном, а к себе реальному ему мешает обратиться реальный и всепоглощающий стыд. Стыд и страх – вот два основных и очень сильных чувства, которые испытывает ребенок, проходя через этот кризис.
Будучи уже изгнанным из мира детства, но еще не принятым во взрослый мир, подросток чувствует, что ему нет места на земле, пока он не найдет ответа на вопрос: «Кто Я?» И он ищет его, рассматривая себя перед зеркалом, активно тусуясь в компаниях больших и маленьких, отделяясь от родителей, страдая и мучаясь в поисках собственного места. И это чрезвычайно важно для него сейчас и для всей его последующей взрослой жизни. Поскольку если по каким-то причинам он не сможет найти ответ на этот вопрос, то у него есть шанс застрять в этом возрасте, так и не пережив его кризис, который так и останется вечным кризисом его жизни. Нерожденное Я так и останется вечной фигурой, заслоняющей реальную жизнь с многообразием ее возможностей и перспектив.
Если же кризису будет суждено пройти и завершиться, то рожденное Я перестанет быть фигурой, и тогда в поле уже не подростка будет шанс появиться новой фигуре: миру возможностей, новым встречам и отношениям, собственной реализации, будущим достижениям – всему тому, что обеспечивает развитие и процветание.
Часть психологов рассматривает подростковый возраст как переход из детства в пространство взрослости, но мне ближе те, кто считает, что это состояние описывается скорее как переход от смерти к рождению. Подросток в период «умирания детства» сравним с новорожденным, который умирает в одном качестве, чтобы родиться в другом. Таким образом, всего за несколько месяцев он переживает эти два самых сложных за всю свою жизнь состояния: рождение и смерть.
Во время долгого и сложного процесса рождения к подростку возвращается хрупкость новорожденного, крайне чувствительного к тому, как на него смотрят, что о нем говорят, принимают ли его важные для него люди. Для того чтобы понять, что такое незащищенность, ранимость подростка, представим себе раков и лангустов, меняющих панцирь: в такой момент они прячутся в расщелины скал на время, нужное для образования нового панциря, который сможет их защитить.
Он перестал понимать, что с ним происходит. Просто все вокруг стало очень сложным. Он смотрел на себя в зеркало – и не узнавал. Тот тип в зеркале был Ему неприятен выпирающими коленками, худыми плечами, руками, которые некуда было деть, а главное – он был почти незнаком.
Будоражило все: тот сон, что приснился под утро (его теперь даже сладостно– стыдно вспоминать); брошенное вскользь отцовское замечание «уже, поди, за девками бегаешь, а матери помочь не допросишься»; страх, что мать опять рылась в столе и могла найти сигареты; а главное – что ответит Светка на его приглашение. Так важно сегодня выглядеть на все двести, а мать опять станет напяливать на Него эту старую зимнюю куртку, в которой Он похож на пьющего тракториста. А если Светка не согласится, Его точно все будут считать лохом, хорошо еще, если просто откажет, а не прикольнется, как тогда с Вовчиком.
Весь день ничего не лезло в голову из-за этой Светки, вся алгебра прошла как в тумане, перед физикой наконец удалось с ней поговорить. «Я еще не решила!» – вот кривляка, когда она это решать собралась? А Ему мучайся. Не понять этих девчонок, ну хоть не связывайся с ними вовсе! За «пару» по алгебре досталось, отец аж побелел весь. Мать не унималась, сначала пилила про будущее, что в дворники Ему дорога с такой учебой, что не отпустит в пятницу на танцы, потом – что обещал ей все пропылесосить, а сам…, что соседский Витька своей матери вон как помогает, а Он… И так часа полтора, дальше Он не стал слушать, все думал про Светку.
Когда мать уже на крик перешла, буркнул ей что-то, чтоб отстала, — так она заревела, пошла отцу жаловаться, и все по новой… «Я у них самый плохой, я то не делаю, этого не умею, здесь не блистаю, там не дотягиваю, и вообще, что из меня получится: никакая девчонка на меня даже не посмотрит, сопьюсь, умру под забором». Сколько можно, Он уже столько раз все это слышал! «А еще этого Витьку все время ставят в пример, да среди наших пацанов ему руки никто не подаст после того, как он нас директрисе заложил. Нашли тоже – образец для подражания! Быстрее бы уж заткнулись, пацаны на улице ждут…»
Что-то похожее часто происходит далеко не с самым «трудным» подростком. Его собственный мир меняется настолько, что мир взрослых кажется не просто далеким, а совершенно другой галактикой. Контакт с этим миром очень затрудняется, а иногда теряется вовсе.
Но драма подростка еще и в том, что он, как новорожденный, оказывается нем, так как у его слов нет того смысла, какой был раньше. И больше всего на свете желая высказаться, молодой человек жаждет быть понятым, но не в состоянии найти слов для того, чтобы выразить свои чувства. Именно поэтому, задавая подросткам вопросы об их жизни, желаниях, чувствах, я чаще всего слышу два ненавидимых мной ответа: «не знаю» и «нормально». Часто это все, что они могут сказать, сильно желая при этом, чтобы их поняли.
Подростку ужасно тяжело, когда родители вдруг перестают понимать, насколько ему страшно и трудно. Ведь он становится кем-то совсем другим и не понимает, кто он, каков он, хорош ли, красив ли, достаточно ли умен и успешен. И в этих сложных вопросах родители отнюдь не помогают разобраться, скорее наоборот, они подтверждают все самые мрачные опасения: «здесь не блистаешь, там не дотягиваешь» и т.д. Остается только одно – найти тех, кто будет принимать тебя таким, каков ты есть, не критикуя, не унижая, не браня.
Поэтому и доверяется все самое сокровенное, выстраданное, важное не тем самым близким, кто за бесконечными нотациями или «кудахтаньем» прячет свой страх и тревогу за это растущее «чудо», а тем, кто будет разговаривать с ним на равных, как два человека, две личности, два мира. И очень удачно и здорово, когда этим другим миром оказываются иные зрелые адекватные взрослые: интересные ровесники, редакция журнала, психологи, тренеры секций. Гораздо сложнее, когда сверхзначимой становится совсем другая компания.
Сначала я познакомилась с Ее матерью. Тихий голос, опрятная одежда, интеллигентная речь, христианское смирение, сквозь которое прорывается отчаяние: Ее дочь когда-то была такой кроткой, послушной и подающей надежды, а теперь прогуливает в школу, ворует деньги, уходит из дома и неделями ночует где попало. Она отлавливала Ее с милицией, обследовала у психиатров, лечила в вендиспансере, водила в церковь, обещала, уговаривала, угрожала. Она устала и не знает, что с Ней делать. Она хочет узнать, больна ли ее дочь. Несколько психиатров отказались ставить психиатрический диагноз.
Мне с удивлением кажется, что ей хочется, чтобы он был, тогда бы это усмирило ее чувство вины, да и за дочь бы отвечал кто-то другой. Но я не могу ей в этом помочь. Я всего лишь обещаю встретиться с ее дочерью.
Она выглядит гораздо старше своих четырнадцати, чем-то похожа на тех женщин без возраста, которых интересует только содержимое пивного ларька. Активно включается в беседу, излагает вполне зрелые мысли, смотрит приветливо, соглашается прийти на группу, даже берет телефон, «чтобы обратиться в случае чего». Но я с грустью понимаю: не придет и не позвонит. Почему – не знаю. Безнадежно далеко разошлись наши галактики, не верит Она никому, и никто Ей уже не нужен. Никто теперь не знает, в какой момент с Ней рядом не оказалось хорошего взрослого, где была та точка, когда еще все было можно вернуть, когда между Ней и матерью выросла стена «я не хочу тебя понять». Она не пришла. Чудеса случаются гораздо реже, чем нам того хотелось бы.
Как новорожденный, переживающий шок отделения от матери, нуждается в заботе и помощи, так и подросток, переживающий момент отделения от родителей, нуждается в помощи, но уже не родительской, а в помощи кого-то, кто поможет ему родиться. Этот поиск приводит к тому, что помощь он находит в кругу сверстников или других взрослых, которые, с одной стороны, не обязаны его воспитывать, с другой – могут принять его таким, каков он есть, дав ему тем самым ответ на вопрос «Кто Я?», укрепить веру в себя, помочь обрести мужество в преодолении слабостей или, наоборот, могут лишить семьи, детства, будущего.
Действительно, в нашем обществе юные существа лишены какой бы то ни было поддержки в этот кризисный момент, потому что не существует никаких ритуалов, означающих вступление в период перелома. Опыт многих культур неоценим, когда коллективные инициации предлагались детям одного и того же возраста, и хотя далеко не каждый ребенок был зрелым настолько, чтобы инициация произвела в нем качественное изменение, но общество воспринимало этих детей как инициированных, как преодолевших, вступивших во взрослую жизнь. Предоставленные же сами себе, нынешние подростки часто не имеют того, кто бы перевел их с одного берега на другой; они сами должны отстаивать право на этот переход. А это часто и вызывает те самые беспричинные вспышки агрессии, рискованные поступки, асоциальные действия.
Но почему-то у меня есть неугасимое желание защищать их, защищать от родителей, которые бывают так непримиримы в своем нежелании отпускать и давать свободу, от окружающих, видящих в них лишь источник общественного беспорядка, от самих себя – стыдящихся, с нерожденными любовью и верой в себя и свои таланты.
Ведь подросток для окружающих – это самое несовершенное существо, он угловат, хамоват, не признает авторитетов, ведет себя агрессивно, является источником постоянного беспокойства. Ну за что, спрашивается, его любить, и кто будет делать это? Учителя, которым просто ненавистно все вышеперечисленное, родители, которые только что «потеряли» их «милого, спокойного, послушного мальчика», случайные прохожие, кто?! В том-то и дело. Он никому не нужен, кроме компании таких же, как он. Тем не менее никто, может, за исключением младенцев, так не нуждается в родительской любви. И потому любовь к ребенку, крайне несовершенному в данный момент, который к тому же не способен любить и принимать себя, – сверхзадача для любого родителя, сверхзадача – потому что почти невыполнима. А еще – родительское доверие и эмоциональное принятие этого «новорождающегося чуда» без постоянного контроля и ограничения его автономии, без доказательств того, что он достоин этого принятия.
«Нам так трудно смириться с тем, что они выросли. Нам так больно понимать, что мы уже не нужны им, как раньше. Нам так страшно отпускать их в отдельную от нас жизнь», – не говорят мне их родители, но я почти слышу эти голоса.
«Мы не понимаем, что происходит…Мы не можем справиться… Он делает все нам назло… Из нее ничего путного не выйдет…Мы очень злимся… Мы растеряны… Нам трудно», – часто на самом деле говорят они мне. Я верю. Мне тоже. Моему сыну четырнадцать лет. Мне больно отрывать его от себя, мне трудно понять, как мало значит для него теперь мое мнение, страшно отпускать его в эту непредсказуемую взрослую жизнь. И пытаясь справиться со своим страхом, я начинаю контролировать его жизнь, не замечать в нем перемен, принимать за него какие-то решения, делать за него какие-то дела, и в эти моменты понимаю – я мешаю ему рождаться, мешаю ему расти только потому, что мне страшно. Непомерная цена моему спокойствию!
Но поверьте, говорю я родителям, вашим детям сейчас гораздо сложнее, о чем трудно догадаться, глядя в их беспечно-хамоватые лица. К счастью, многие из вас знают, что это всего лишь временный панцирь, скрывающий беззащитное, ранимое, растущее. Я думаю, лучшее, что мы можем сделать, – просто быть рядом, на расстоянии вытянутой руки, готовые услышать, понять, готовые помочь родиться.
Автор — Млодик Ирина
Глава из книги Приобщение к чуду публикуется с согласия журнала Генезис
