Как позволить себе любить
Когда она приходит, я несколько дней болею.
На что это похоже? Это как в юности — сильные чувства, захватывающие меня целиком. Ни о чем другом не могу думать, перед глазами только ее лицо — такое красивое, такое тонкое, такое… Ее черные глаза, которые прячутся под челкой и иногда, как молнией, обжигают все внутри меня. Я волнуюсь. Я вся горю. Я желаю ее. Я боюсь ее. Мне кажется, я люблю ее.
Что делать? Прекращать терапию? Прекращать терапию! Прекращать??? И я больше не буду видеть ее раз в неделю… Не буду говорить с ней… Не буду испытывать вместе с ней минуты человеческой близости, тревогу и волнение… Это кажется совершенно невозможным…
Она пришла ко мне еще восьмиклассницей. Позвонила в психологический центр, где я работала психологом-консультантом, и записалась на прием через секретаря.
— Как тебя зовут? Из какой ты школы? И какая у тебя проблема?
— Я влюбилась в девочку…
…(Пауза.)
— Я не знаю, что мне делать. Мне хочется умереть.
— Наш секретарь — Наталья Дмитриевна — женщина пенсионного возраста, без какого-либо психологического образования, но с тонкой душой, — приняла трудное, но единственное в той ситуации решение:
— Я попробую записать тебя без родителей.
Так Арина попала ко мне на прием. Только через четыре года, когда наши отношения прошли через обиды и злость друг на друга, откровенность и слезы, ее уходы и возвращения, она призналась: «Я сидела перед кабинетом и впервые в жизни без родителей пришла просить помощи у взрослого человека, который называется психологом. Я даже не представляла себе, как может выглядеть этот психолог. И я надеялась… Но не эта же молодая красивая женщина?! Господи! Только не эта молодая красивая женщина! Эта?!»
И я тоже была сражена наповал. По роду своих занятий я принимала подростков, которых приводили в центр родители, — пьют, курят, колются, не ночуют дома, уходят из школы… Можете представить — как они выглядели! И вдруг тут это чудо. Симпатичная отличница, в которой все — от аккуратной кофточки до правильно построенной речи — выдавало хорошее воспитание и высокий для ее лет уровень интеллектуального развития.
Она волновалась, краснела, сдерживала в себе тревогу, и все же тупиковая жизненная ситуация заставляла ее говорить:
— Я влюблена в девочку из моей школы. Из девятого класса… Она необыкновенная. Она такая красивая, такая умная, такая хорошая… Только она избегает меня…
— Ты хотела бы с ней дружить? — Я понимала, что то, о чем я спрашиваю, как-то глупо и не про то, что под ее волнением и смущением есть какая-то острая боль, и вина, и сильная тревожащая «неправильность». Но как мне спрашивать об этом?..
— Да, я хотела бы с ней дружить. Но по-другому… Я влюблена не только в ее душу, но и в ее тело…
Бред! Бред! Что она говорит?! Она сама-то понимает — что она говорит?! Ну конечно, это просто то, о чем она наслушалась с экрана телевизора — модные нынче разговоры о голубых и розовых… Хочет выделиться. Хочет решить этим проблему отсутствия эмоционального контакта со своими родителями. Интересно, с кем ей трудно общаться?.. С отцом или с матерью? Все это проносилось у меня в голове с бешеной скоростью. А она продолжала:
— У меня много друзей. И парней, и девчонок. Есть парень, который влюблен в меня. Но с ним я только дружу. Он меня не волнует. Ну, понимаете, не волнует мое тело. А ее я хочу. Меня так тянет к ней. Меня так трясет от волнения, когда я ее вижу…
Я слушала ее рассказ, кивала, задавала вопросы, а сама все просчитывала версии у себя в голове.
Версия первая. У нее на самом деле проблемы с матерью: нет близости, тепла, любви, вот она и ищет все это во взаимоотношениях с этой идеальной девочкой.
Версия вторая. Проблема во взаимоотношениях с отцом (или с братом?).
Например, психологическая травма, не позволяющая создавать близость с мальчиками.
Может быть, вообще отца никогда не было?
Версия третья (вовсе не психологическая). А может быть, это тот самый чисто физиологический случай с геном гомосексуальной любви в крови. И тогда… И тогда что?!
Но это вертелось у меня в голове. Для гештальт-психолога логика, мысли, версии — дело пятое. А что я чувствую? В этом диапазоне у меня творилось нечто… сильно волнующее, захватывающее меня целиком, поднимающееся горячей волной от живота до горла.
Но она продолжала:
— Я попробовала подойти к ней один раз, другой, пробовала дарить ей подарки, пробовала писать письма. Все бесполезно — она избегает меня. И я не хочу жить. Все становится бессмысленным, если… Понимаете, я ведь даже ни с кем не могу поговорить об этом. Вы — первый человек, кому я все это рассказываю. Может быть, я ненормальная? — Все было в ее глазах: испуг, боль, удовольствие — одновременно.
Как тут про родителей? Мне кажется, я превратилась просто в зеркало. В зеркало, отражающее ее всю, до последнего нюанса чувств. Я переживала страх, боль, невероятное тепло и сочувствие к ней. И еще понимание. Мне кажется, это тоже чувство…
Сидящая передо мной девочка-клиентка была одна со всеми своими страстями и страхами. Совершенно одна. И я, уже умудренный опытом терапевт, владеющий техниками и теорией, в тот момент не нашла ничего лучшего, как просто рассказать ей все, что произошло со мной двенадцать лет назад, когда я переживала трагедию своей собственной любви. Через некоторое время после этого драматического момента я вышла замуж, многое прожила в своих отношениях с мужем…
Сейчас я уже не помню, как она слушала меня, какое выражение лица у нее было. Когда я закончила говорить, между нами повисло такое молчание, которое бывает только у людей, доверяющих друг другу настолько, что они не боятся чувствовать молча.
То, что унесла она из моего кабинета в эту первую встречу, трудно, наверное, назвать просто «поддержкой». То, с чем осталась я после ее ухода, можно описать словами «потрясение» и «страх».
Про ее родителей мы поговорили потом. На следующих встречах. Благополучная семья — интеллигентные мама и папа, есть еще младший брат. Нет, проблем во взаимоотношениях нет. Больших скандалов и запретов не бывает. Получается обо всем договариваться.
— Дело не в родителях, Елена Владимировна, я объясняю вам. Дело во мне самой и моих отношениях с любимой девушкой…
И мы работали с тем, что для нее самой было важно. После того как Арине удалось пережить на наших сессиях (и между ними) проблему непонимания «подруги», принять себя с этими странными, непохожими на других, чувствами, выйти из депрессивного состояния, она исчезла.
Прошли весна, лето и осень, и она вновь нарисовалась у меня в кабинете. На этот раз больше всего ее тревожила она сама: «Я одинока. Одинока не потому, что у меня нет друзей. Одинока потому, что чувствую себя непохожей на всех них. Девчонки сплетничают о парнях, заводят романы, а мне это неинтересно. Попробовала со своим парнем, влюбленным в меня, обсудить это. Рассказала о своих желаниях любить женщину. Он был удивлен. Но, по-моему, понял. Он обещал помочь мне познакомиться со взрослой женщиной, кажется, проституткой. Это не то, что мне надо. Но хочется хоть как-то двигаться, реализовывать себя, искать… Понять, что в моих желаниях — истинно, а что придумано…»
Во второй раз я удивилась этой девочке: она учится в девятом классе, а рассуждает и чувствует на все двадцать, а может быть, тридцать лет… (Когда приходит истинная глубина переживания себя и своей индивидуальности в этом мире?..)
И мы продолжили нашу психологическую работу. Я опять пробовала исследовать ее детскую историю, и опять она не видела в этом ничего, помогающего ей понять себя. Однако теперь у нее было больше мужества, силы и терпения, чтобы шаг за шагом проходить в глубинные слои своей личности и своего бессознательного, где действительно больно, одиноко, непонятно и страшно. Мы рисовали, говорили, проигрывали роли. Она пробовала новые стратегии поведения и использовала в своей жизни полученный опыт переживания своих чувств во время сессии. Как бы я сама ни сомневалась в этом, как терапевт, она все больше приходила к ощущению себя лесбиянкой. Она все больше принимала в себе эту часть и все больше успокаивалась. И правда, любовь к женщине давала ей столько энергии, столько удовольствия, что это удивляло и пугало меня. Мое твердое внутреннее терапевтическое убеждение, что это ее блажь (вторичная выгода, замещающая потребность) — «пройдет, как только нам удастся обнаружить истинную, базовую, фрустрируемую пока потребность…» — все чаще казалось мне самой мифом.
Я шла ва-банк: просила профессионального совета у Нифонта Долгополова и Георгия Платонова — моих коллег, стимулировала Арину на отношения с мальчиками, обсуждала непростые перспективы ее будущей жизни, игнорировала ее лесбийскую часть вовсе, обсуждая другие темы, — ничего не помогало. И так и эдак выходило, что построить близкие, настоящие, любовные отношения с женщиной — ее истинная потребность. И тут я встретилась лицом к лицу с тем, что называется в терапии «материнским контрпереносом». Страх и ощущение бессилия — вот то, что я ясно чувствовала на этом этапе терапии.
И я договорилась с коллегой о совместной сессии. Точнее, чтобы он поработал с Ариной, а я понаблюдала. Может быть, со стороны мне удастся увидеть что-нибудь новое? Что-нибудь из того, что я не использую для развития ее гетеросексуального поведения.
На встречу с мужчиной-терапевтом она пришла как боец. В косухе, чуть ли не в цепях — было видно, что смущение она прикрывает нарочитой грубостью. «За эти полтора года она изменилась даже внешне», — подумала я. И посмотрела на своего коллегу. Он был как никогда расслаблен, весел и, по-моему, возбужден. Он с первой минуты стал общаться с ней, как со взрослой женщиной. Вот чего не хватало мне! Быть мужчиной. И этим вызвать на контакт ее женскую (в смысле откликающуюся на мужчин) часть. Я уже внутренне потирала ладони от удовольствия. Я уже заготовила хвалебную речь своему коллеге: «Ты — супер! Все-таки ты профессионал от Бога, как ты все чувствуешь, как ты с первой минуты реагируешь бессознательно именно так, как необходимо… Именно про то, что нужно…» Но что такое? Куда девается на глазах это сексуальное напряжение между ними? Что моя клиентка? А моя Арина всем своим видом говорила: «Все это хорошо, конечно. Мне нравится, что я вам нравлюсь, но мне бы не про это вообще…»
В результате мой коллега, по-моему, не выдерживает: «Ты мне прямо скажи — ты спала с кем-нибудь в реальности, с женщиной ли, с мужчиной ли — все равно? Нет?! Вот я смотрю на тебя — красивая молодая женщина… Классная такая, привлекательная… Что ты к нам-то ходишь — страдаешь? А не знакомишься и не пробуешь реальной сексуальной жизни?!»
После этой сессии она пропала на год.
Пришла вновь в начале 11-го класса. Я даже не узнала ее в дверях. Высоченная, с широкими, кажется, накачанными плечами и с цветами в руках.
— Елена Владимировна, я пришла поздравить вас с днем рождения и договориться о встрече. Мне очень нужно поговорить. Больше всего я жалею о том, что каждый раз не доводила работу до конца. Как только появлялось облегчение — убегала. Теперь я настроена на серьезную длительную терапию. Мне нужна помощь. Я достигла в своих контактах того, чего я хотела. Но от этого не стала счастливой.
… Я была в шоке. Нет, я была уверена, что она придет. Я часто вспоминала ее, когда делилась со своими студентами какими-то приемами гештальт-работы. Я была шокирована не тем, как она изменилась внешне (маскулинная молодая женщина с мужской стрижкой и в пиджаке), не тем, как она изменилась внутренне (в школе по-прежнему блестящие успехи, только в каждом слове — уверенность, резкость, напор). Я была в шоке от себя самой.
Меня трясло мелкой дрожью…
Поначалу я задвигала это свое состояние на задний план: благо работы с ней в этот раз было предостаточно — она действительно дозрела до настоящего, экзистенциального переживания себя в этом мире. Она так нуждалась в контакте со мной как с психологом и уже близким человеком, чтобы грустить о своем одиночестве, открыто злиться на отца, оказывающего большое давление на психику, наконец, вспомнить свои первые пять—семь лет жизни, когда чувствовала себя брошенной своими родителями.
— Я как будто закапываюсь все глубже и глубже, — признавалась она. — Нет, знаете, наоборот — я откапываюсь… Все выходит, выходит… Я как будто снимаю груз со своих плеч. Мне становится легче. А ведь я не часто позволяю себе говорить о своих чувствах.
Она действительно была готова не только чувствовать — глубоко и сильно, но и осознавать, проговаривать болезненные для себя темы. Была готова делиться со мной всем, что происходит в ее душе. Настало самое время поговорить о наших отношениях.
Я готовилась к этому разговору десять дней — прислушивалась к себе, проверяла свои «контрпереносы», представляла, как она может воспринять те или иные мои слова обо мне. Было совершенно необходимо «вскрыть» тот пласт переживаний, о котором мы мало говорили — или не говорили вовсе, — о ее волнении на наших встречах, о моей дрожи и возбуждении. Но самое главное — о наших страхах признаваться в этом. По крайней мере мой страх захватывал меня при одной мысли об этом разговоре: «Как я буду говорить о таких “нетерапевтических” чувствах? Сможет ли она, по сути, совсем еще девочка, правильно понять меня, не испугаться и пройти через это тонкое место в наших терапевтических отношениях?»
Первые семь—десять минут нашей встречи все эти сомнения еще тормозили меня, чтобы начать разговор, пока я слушала о том, что у нее происходило за эти дни, с прошлой сессии. Я совсем была уже готова «убежать в возникающую тему» о проявлении ее слабости, как вдруг связала эту тему с тем, что задумывала… И я начала:
— Как ты себя сейчас чувствуешь?
— Довольно-таки спокойно. Правда, немного неуютно… Из-за освещения. Оно яркое.
— Какую ерунду ты несешь! А от чего на самом деле ты чувствуешь себя неуютно?
— На самом деле я чувствую в себе желание не говорить ни о чем… Поэтому и получается, наверное, такой бред. Такое бывает — в глубине души знаешь, что это тебе нужно, а что-то внутри не дает… Интересно, что это такое, что подавляет во мне желание разговаривать?..
— Я как раз сегодня хотела об этом с тобой поговорить.
Она оживилась, расслабилась — сейчас будет речь не о ней, и напряжение спало.
— Я хочу обсудить наши с тобой отношения.
— Хорошо.
— Что ты думаешь по этому поводу?
Длинная пауза. У нее изменяется дыхание:
— Проще думать, что наши с вами отношения являются официальными — психолог, пациент. Это ни к чему не обязывает. Любые другие отношения предполагают взаимный диалог. Я часто обжигаюсь об это …
— Ты боишься?
— Да. Это часто переходит границы. Я строю с человеком отношения, в которые никто не имеет права вмешиваться. Только мы вдвоем. А здесь я не имею права на это. Я — просто клиентка.
— Да, это более безопасно. Это более безопасно для тех чувств, о которых мы не говорим. Я много думала об этом и хочу тебе о многом сейчас сказать… Мне очень страшно говорить об этом, но мое желание обсудить наши чувства друг к другу сильнее его. Я хочу сказать тебе несколько вещей… Первое: я думала о том, что не могу с тобой дальше работать, необходимо передать тебя какому-то другому психологу, потому что я заметила, что часто чувствую рядом с тобой возбуждение. Я ловлю себя на том, что не могу говорить, что боюсь, что говорю неискренне, не присутствую как личность, целиком…
(Мой Бог! Что я испытывала в этот момент! Судорожно вытирая платком мокрые ладони, я была готова провалиться под землю от стыда и страха…)
— Мне это, с одной стороны, мешает, с другой стороны, я понимаю, что все, о чем ты рассказываешь, очень сильно касается меня — в том смысле, что ты очень похожа на меня… И с этой точки зрения я тебя очень хорошо понимаю. Я даже обнаружила — когда думала, кому я тебя могу передать, — что не могу найти такого психолога из известных мне, который понимал бы тебя так, как я тебя понимаю. В моменты отчаяния я думала, что обязательно должна это сделать — передать тебя другому психологу, для того чтобы ты делала настоящую терапевтическую работу для себя. А в другие моменты мне казалось, что именно потому, что я похожа на тебя, и потому, что я знаю, о чем ты говоришь, и могу поделиться тем, что происходит со мной, может быть для тебя шансом для настоящего изменения твоей жизни… Как ты сейчас воспринимаешь то, что я говорю тебе?
…Конечно, можно было догадаться заранее — она среагировала не на мои признания о возбуждении (ведь где-то в глубине души она все это знала!), она обиделась на мою мысль передать ее другому психологу.
— За эти четыре года я привязалась к вам. Я знаю, что никто из специалистов не сможет дать мне то, что даете вы…
— Но ты же не знаешь…
— Я чувствую то, что даете мне вы…
Господи! Она даже здесь ответила словами, которые я уже слышала в моей жизни в ее возрасте — мужчина, моя первая любовь, говорил мне тогда: «Никто не будет любить тебя так, как я. Не потому, что я заранее знаю этих людей. А потому, что я знаю себя».
— Я думаю, что никому уже не доверю то, что доверила вам. Но если вам это неудобно — я могу уйти. Я займусь собой сама. Начало положено. Пусть это и будут многие годы…
Это был урок. Она, эта семнадцатилетняя девочка, преподала его мне, женщине почти вдвое старше ее. Я боялась «неприличного», не книжного, а по сути настоящего чувства. Стыдясь своей «неправильности», опасаясь нарушения какого-то там мифического этического кодекса, я, как типичная «училка», стала запугивать ее разрывом нашего контакта. Я не доверяла себе, ей и нашей человеческой близости. А скорее всего мой страх заслонял мое доверие. Слезы подходили к моим глазам, и я призналась ей в своей слабости — отказаться от нее, чтобы защититься от сильных чувств. И мы стали говорить о доверии и недоверии друг к другу. И даже после этого в ней оставалась какая-то настороженность, какое-то опасение.
Я понимала, о чем она пытается сказать, что ее пугает и одновременно притягивает — возможность наших сексуальных отношений. И я сказала то, что должна была сказать ясно и определенно.
— То, что я призналась тебе в своих чувствах, в своем возбуждении и своем страхе, не означает, совершенно не означает того, что я предлагаю тебе какие-то другие отношения, кроме терапевтических. Это не означает, что я предлагаю тебе любовные отношения. Я только хочу быть искренней и открытой с тобой. До конца.
— А что же нам делать со своими чувствами?
— Мы будем говорить о них, когда будем переживать их в нашем контакте. Говорить и переживать вместе.
— Да. Я поняла это. — Она вздохнула. Мне показалось, это был вздох облегчения и сожаления одновременно. Я чувствовала то же самое.
Итак, мы сделали это! Мы прошли через этот разговор — пережили стыд, неловкость, страх и остались в терапевтическом контакте. Остались в близости.
— То, что сейчас произошло… Это то, что происходит обычно с моими женщинами. Только это происходит у меня без слов, без разговоров. В действиях. А сейчас мы просто говорили… — Она была мягкой, милой, нежной, как никогда, открытой и… настоящей женщиной.— Я чувствую, что наши сессии в последнее время стали намного искреннее…
— Наверное, ты и я перестали бояться близости. Человеческой, душевной… Мы обе повзрослели за эти четыре года… Стали больше позволять себе чувствовать и говорить об этом.
Но это было только начало.
Мы расстались на десять дней. «Мне хочется подольше побыть с тем, что произошло. Еще раз одной “пожить” про это», — сказала она, когда уходила. Я верю, что все, что происходит между людьми — материально. Это то, что называется опытом. И через несколько встреч «ни о чем» (типа разговора о защите своих границ в кругу друзей) она сама вернулась к подлинным переживаниям.
— Знаете, а ведь у меня так ничего настоящего ни с кем и не было. Я спала один раз с парнем, множество раз с женщинами — но с ними я была только телом. Душой, общением, разговором я с ними никогда не была. Даже, может быть, специально. Я как будто боялась все это время встретиться с человеком целиком — всем, что во мне есть. И той, и другой половиной… Я боюсь, что отдамся человеку вся, на всю жизнь и… и ошибусь. Вот тогда я по-настоящему останусь одна и одинока. Я действительно боюсь этого… — Она была растерянна.
— Я понимаю твой страх, он мне знаком. Да, ты можешь ошибиться. От этого никто не застрахован. Но если ты не рискуешь, то вообще теряешь шанс пережить настоящую близость, понимаешь? — И я заплакала. Слезы катились у меня по щекам и предательски не останавливались. Отчего я плакала? Я безумно сопереживала ей. Мне было так жаль ее, и вместе с этим я чувствовала так много тепла и любви к ней, так много нежности, что от этих острых чувств и не останавливались мои слезы. Все это я и сказала ей. И еще о том, что очень хочу взять ее за руку, обнять и передать все эти чувства. И когда она переборола свой страх, и мы держали друг друга за руки — в ее глазах были слезы.
— Меня никто никогда так не держал. Я никогда этого не чувствовала… Я очень хочу заплакать. Навзрыд. Но не могу. Однажды в детстве, когда я заплакала, мои родители сказали мне — «нужно справляться со всем самой». С тех пор я никогда не плакала. И никто не давал мне такой поддержки. Даже мама.
— Телесное тепло — это совсем не плохо, Арина, ты знаешь это?
— Да, и я хочу научиться быть настоящей женщиной — мягкой, нежной, открытой… По-моему, у меня стало это получаться последнее время.
— Для меня ты сейчас такая…
Вот теперь мы как никогда уже были близки к этому простому, но самому важному для Арины осознанию: «Мне хочется простой человеческой близости, тепла, принятия, любви, а я пытаюсь заменить это сексом».
Для Фрица Перлза, основателя гештальт-терапии, в этом месте работа была бы закончена. Но мне представлялось важным еще немного поддержать ее на этапе проверки нового опыта в реальной жизни.
И я предложила ей участвовать в терапевтической группе, которую мы с коллегой начинали в это время для других наших клиентов, переживающих экзистенциальный кризис. Группа была завершающим этапом терапии для этих людей. И для Арины это было, по моему мнению, кстати.
Мои ожидания оправдались. Она действительно сделала в группе серьезные шаги для себя. Вспомнила, что приблизительно с девяти лет перестала прикасаться к людям и не позволяла никому прикасаться к себе, потому что видела в этом «что-то мерзкое, эротизированное» (с ума сойти — эротизированное равно мерзкому!). А после наших сессий стала позволять себе прикасаться к близким, родным людям — мужчинам и женщинам. «Это что-то такое детское и такое приятное», —говорила она про это с улыбкой.
Теперь ей не нужна моя постоянная поддержка — ее связи с людьми стали более открытыми, близкими и счастливыми.
Иногда мы пересекаемся в разных местах. Я чувствую большую нежность и уважение к ней. Но в этом нет боли. В этом есть много радости.
Автор — Шуварикова Елена
Глава из книги Непридуманные истории из жизни психологов и их клиентов публикуется с согласия издательства Генезис
